Спасибо дочке. Провожая меня до двери, Юрий Мохов передаёт привет всем журналистам. "Это моё последнее интервью, хватит". И, улыбаясь, добавляет: "Я и от тебя хотел отказаться, но дочь настояла. Сказала — папа, почему бы и нет — в такой юбилей-то".
Тут она права. Не каждая птица долетит до середины Днепра, не каждый спортсмен доживёт до 90 лет. Тем более вратарь, которого нещадно бьют и свои, и чужие.
А наш уникальный в своём роде герой, следует признать, попал в переплёт двойной: карьеру в футбольном минском "Спартаке" он закончил после жёсткого столкновения со своим же защитником. А в гандбольном "Политехнике" Миронович и К° значительно улучшили форму его носа — после прицельной бомбардировки головы кипера на предмет её устойчивости к броскам соперника.
Впрочем, послевоенное время рождало и не таких героев. В "Спартаке" Юрий Фёдорович был дублёром легендарного Алексея Хомича и легко бы мог написать о всех его странностях книжку. Как и учебное пособие по противодействию броскам лучших бомбардиров советского гандбола 60-х, в который он уже попал голкипером опытным и читавшим мастеров по одному лишь их замаху.
От его рассказа веет колоритом и запахом советских городов середины минувшего века. Вдыхайте…
— Однако же в каких воротах играть труднее — в футбольных или гандбольных?
— Конечно, в футбольных. Там надо много думать. Хотя и в гандбольных без головы никуда. Бывает, едешь на поезде в Тбилиси, сидишь с Мироновичем и говоришь о предстоящем матче. Я, понятно, уже был в курсе привычек игроков. Например, Церцвадзе особенно любил два угла, а направление броска зависело от положения его руки.
Тогда я знал все составы. Раньше же игроки были быстрые и лёгкие. А сейчас посмотрите какие — в центре защиты стоят люди весом под 150 кг!
Когда такой вылетает на вратаря, то игра последнего уже несущественна. Особенно для киперов моего времени — невысоких и мелких.
А в 60-е, конечно, меня побаивался весь гандбольный класс "А". Я садился за ворота и смотрел, кто куда любит отправлять мяч. Потом договаривался со своими защитниками, чтобы они не бросались на этого бомбардира, а закрывали только один угол, я же сторожил второй.
— Однако футбольный "Спартак" преуспел в чемпионатах страны больше "Политехника". В 1954 году он выиграл бронзу.
— В том сезоне я уже был в составе, но играл только в товарищеских матчах. Вратарскую линию полностью закрыл Алексей Хомич, отчисленный из московского "Динамо" с формулировкой "за потерю прыгучести".
Как впоследствии выяснилось, с прыгучестью у него всё было нормально. И даже очень хорошо, по сути, он и стал главным творцом того успеха. Да и фортуна, следует признать, в том сезоне благоволила минчанам, иногда брали верх в матчах, которые вовсе не казались победными. Могли даже серебро взять, оттеснив одноклубников из Москвы, но и бронзовым медалям республика была несказанно рада.
Кстати, сам я ферганский парень. И в Минске остался только из-за Хомича.
— С этого места поподробнее.
— Как чемпион Узбекистана по прыжкам в высоту при поступлении в московский институт я имел льготы. Мой рекорд был 175 — на сантиметр выше собственного роста. Для тех времен, когда не было нормальной обуви, да и покрытия тоже — прыгали с песка, вполне себе результат. Можно сказать, в родном городе я был знаменитым человеком. Мне даже первым доверяли голосовать на выборах в Верховый Совет.
— Однако.
— Это сейчас народ на избирательные участки не загонишь, а в пятидесятых в шесть утра уже не протолкнуться было. Каждый хотел первым исполнить свой почётный долг. Председателем избирательного участка был директор нашей средней школы номер 6 — товарищ Никонов.
Мне как раз 18 лет исполнилось. Никонов произнёс пламенную речь и предложил разрешить открыть мероприятие мне — молодой надежде республики в прыжках в высоту.
А народ — там много было боевых ветеранов с орденами, с цветами, зашумел, мол, при чём тут прыжки и спортсмены.
— Резонно.
— Но он всех убедил, мол, парню этот день на всю жизнь запомнится. И на самом деле: до сих пор помню, как бюллетень в урну опускал. В жизни каждого человека есть вещи, которые остаются на долгие годы.
У меня такое в детстве было, я не прыгнул в школе на 90 сантиметров, не сдал на ГТО и тогда мне преподаватель физкультуры сказал: "Ну и дурак ты, что смеёшься. Ты ж с себя смеёшься…"
Это задело. И с тех пор у меня появилось прозвище Кузнечик — я прыгал везде, где только было можно: не пропускал на улице ни одного дерева, любую ветку старался достать в прыжке. Домой на четвёртый этаж всегда запрыгивал на одной ноге.
Но вернёмся к Москве. Экзамены сдал отлично и по количеству баллов проходил. Но в это время в Хельсинки проводились Олимпийские игры, в институте предполагали, что по их окончании кто-то из олимпийцев изъявит желание поступить. Поэтому мне советовали подождать. Но это всё могло затянуться надолго. И когда предложили поехать в Минск, где в тамошний институт физкультуры нас примут уже на основании сданных экзаменов, я долго не раздумывал.
Нас пятеро, дали проводнице по рублю, и она сказала, что всё нормально. А если будет проверка, то "залезете на крышу, а я вам потом просигнализирую". Конечно, эта проверка не замедлила появиться, и мы по лесенке — спортсмены же, р-раз — и взлетели на крышу.
Вот я тогда понял разом всю прелесть таких путешествий. Угольная крошка с паровоза летит прямо в лицо, холодюка, хоть и август месяц. Как люди весной и осенью там путешествовали, просто не представляю… Потом проводница машет, мол, давай назад, а мы руки не можем отодрать от труб — окоченели все. Еле-еле выбрались обратно.
В Минске выходим на привокзальную площадь — она пыльная, грязная, ветер бумаги какие-то гоняет. Сели на трамвай, доехали до Комаровки, где институт физкультуры стоит. А там частный сектор и лужи мочи, стекающие из этих домиков, никакой канализации, понятно, нет. Запах тот ещё. Думаю, боже, куда я приехал? Милая, родная Фергана, как же там было здорово!
Но что делать, надо учиться. Учёба платная — за семестр 400 рублей. А стипендия 240 в месяц, тоже не шибко разгонишься.
Поэтому на вокзале разгружали всё, что придётся. Ну и тащили, конечно, если что-то плохо лежало, не без этого.
В баскетбол я играл в первом составе СКИФа. Во многом благодаря взрывной скорости, которую дала лёгкая атлетика. И вот как-то на сборе в "Стайках" пошёл посмотреть на тренировку ребят из футбольной команды "Искра" нашего же института физкультуры. Вратарь у них получил травму. Ну я и вызвался.
Вроде ничего получилось — отбиваю! "Ты кто вообще такой? — Да я баскетболист вообще-то… — А в футбол не хочешь у нас поиграть? — Можно". Сыграл за них один матч и меня тут же отчислили из баскетбольной команды, следует полагать, за такое вероломное предательство.
Тут надо сказать, что я всю жизнь мечтал стать вратарём. Мы пацанами гоняли в Фергане тряпичный мяч весь день, а вечером я садился к чёрной тарелке радио и слушал репортажи Вадима Синявского из Англии, куда в 1945 году поехало играть московское "Динамо". И больше всех меня впечатлял Алексей Хомич по прозвищу Тигр.
На следующий день, с самого утра, я расстилал одеяло у дувала — это такой местный глинобитный забор. И просил младшую сестру Нину бросать в мячи в разные стороны. Я летал по воздуху между воображаемыми штангами и представлял себя на поле британских стадионов. Дублёром Хомича, если он вдруг какую травму получит. И кто бы мог подумать, что мечта моя потом исполнится?
В общем, начал я выступать за "Искру". Довольно неплохо получалось. А потом минскому "Спартаку" надо играть переходный турнир в Иванове, чтобы выйти в высшую лигу чемпионата страны. Хомич получает травму, нужен ещё один вратарь. Им советуют, вот мол, в "Искре" есть молодой парень, вроде ничего.
Картина. Я нахожусь в нашем общежитии на Инструментальной, восемь человек в одной комнате. Заходят два милиционера: "Где тут Мохов?". У меня в голове моментально — это по нашим вокзальным делам. Конечно, развожу руками, мол, чёрт знает, где носит того Мохова: "А что?". "Да ему записка тут. Передай, как появится" — суют мне в руки бумажку и уходят. А там приглашение от главного тренера Михаила Бозененкова на тренировку команды мастеров. У меня от сердца отлегло.
А тогда на тренировки приходило по триста человек — просто для того, чтобы посмотреть, как Хомич ловит мячи. И вот тут я — худой, тощий. Мячи тяжелые, со шнуровкой, бьют спартаковцы по воротам что есть мочи.
Мяч как ядро, в меня попадает и отлетает метров на десять. Я потом в раздевалке свитер снял — вся грудь в кровавых подтёках. Не умел ещё тогда мяч амортизировать как надо.
Хомич, правда, потом оклемался и в Иваново поехал. Собственно, он спартаковцев в класс "А" и вытащил, отыграл там блестяще. А потом в клубе Дзержинского делают праздничный концерт для команды. Ну и меня тоже пригласили.
И вот опять же на всю жизнь запомнил — команда выходит на балкон. Я на них смотрю снизу, из зала. И мне кажется, что сейчас к нам спустятся боги. Как же я был восхищён ими, они теперь будут играть в группе "А" со всеми лучшими клубами Советского Союза!
Заканчивается сезон, мне объявляют: "Тебя вызывают". Там Бозененков — с понятным посылом: "Ну что, молодой человек, как думаешь дальше жить?"
А я признаться, уже собирался из Белоруссии съезжать. Тут голодуха, а в Фергане фрукты. Да и если начну играть, то надо на заочное переводиться, а тогда в армию заберут. Бозененков успокаивает, не волнуйся, этот вопрос мы решим. "Да и платить тебе будем".
Ставка дублёра тогда 880 рублей, игрок основного состава получал 1200. А ещё 600 рублей надбавка как игрокам сборной республики. Если разобраться, условия волшебные.
А ведь игрокам платили ещё и от количества зрителей на игре. Скажем, играем в Ленинграде с "Зенитом" — на стадионе имени Кирова. Он тогда вмещал под 100 тысяч. Столько и приходило на трибуны. Потом "Трудовые резервы", на этих ходило меньше. Но всё равно тысяч 60 набиралось. С "Зенитом" играешь вничью, "Трудовые" обыграешь — и на выходе получаешь здоровенную пачку денег.
Куда их девать? Мой товарищ Иванов, которого в тот же год взяли в "Спартак", вкладывал деньги в шерстяные отрезы — в те времена жгучий дефицит. Долларов не было, сберкасс тоже, что с этими рублями делать?
— На девочек тратить, это уж, как водится…
— Так вот слушай. Я в общежитии стадиона "Динамо" прожил семь лет. И вокруг него каждый день ходили целые хороводы девок. А я всегда был модно одет и финансово состоятелен, как, собственно, и все игроки. Мне записочки передавали "Юра, выходи!", но я не выходил. Послания же передавал партнёрам по команде, а те и рады стараться.
— Короче, деньгами вас Бозененков и завлёк…
— Так вот и нет! Не хотел я в Минске жить, но Михаил Георгиевич напоследок приберёг, возможно, сам того не подозревая, железобетонный аргумент: "Да я тебя с Хомичем вместе поселю!" А тот жил один в комнате, разве что к нему жена приезжала на недельку из Москвы, да и то, когда команда была не на сборах.
И после этой фразы всё было решено. Исполнилась моя детская мечта. Я — дублёр самого Алексея Хомича!!!
Тогда, впрочем, в команде тренировалось пять вратарей. Алексей Петрович, понятно, вне конкуренции. А вот за второе место предстояло побороться. Но я этого не боялся.
— Каким человеком оказался Хомич?
— Очень сложным. Петрович прошел очень тяжёлую московскую жизнь. Он выбился из нищеты и поэтому был не то чтобы скупердяй, а очень бережливый человек. Если отправлял меня в магазин за каким-нибудь кефиром, то выдаваемая сумма никогда не была округлённой или приблизительной, всегда предельно точной — до копейки. С математикой у него всё было хорошо.
Обычно люди выбрасывают какие-то старые или ненужные вещи — он не выбрасывал ничего. Когда готовил смесь для своих перчаток, всегда меня выгонял, видимо, чтобы я не узнал секрет производства. Брал воск, смолу, что-то грел, с чем-то мешал и смазывал получившимся ингредиентом перчатки. У меня же были простые резиновые, как у всех. Летели они очень быстро, их приходилось постоянно штопать.
Хомич очень хотел выбиться в люди. При всей своей прижимистости он не жалел денег на книги, которые нормальный человек вряд ли бы стал покупать — про всякие партийные съезды и конференции. Хотел быть в тренде, чтобы потом стать каким-нибудь руководителем. Правда, у него совершенно не было образования, это и оказалось в итоге камнем преткновения.
Зато вратарь, конечно, Алексей Петрович был мировой. Я видел статистику в том знаменитом британском турне. В одном из матчей он 48 (!) раз вступал в игру. Это очень много — и можно только представить, с каким исступлением штурмовали его ворота хозяева.
Вы не представляете, как Хомич тренировался. На каждую тренировку брал три майки.
Три вратаря. Всё по-честному — он, Вилий Искорка и я. Два мяча пропускаешь — выходишь. Нам быстро забивали, а вот когда Хомич вставал, тогда другое дело. Он же почти всё тащил. И потому у нас только одна майка была, а он три менял — все мокрые были…
Реакцией, конечно, обладал колоссальной. Кроме этого, он очень хорошо играл в волейбол и неплохо проявлял себя в прыжках в воду. А ещё, если надо, был очень настойчивым в достижении своих целей.
Например, убедил меня в том, что я должен фотографировать его игру. Приезжаем в Тбилиси, полный стадион. Он берёт фотоаппарат, вешает мне его на шею, надевает вратарскую форму и подходит к милиционеру, который выпускает на поле команды. Тот смотрит на него с уважением — сам Хомич! "Вот этот парень будет стоять за моими воротами". Да без проблем…
Весь матч я проводил с камерой в руках, благо ещё в Фергане познал искусство обращения с ней. И фотографии, которые потом Хомич публиковал — где он был главным героем, все сделаны моей рукой.
Помню, в 1980 году в Минске должен был проводиться зональный олимпийский футбольный турнир. Меня вызвали в оргкомитет и попросили, чтобы я написал к этому событию книжку. Написать-то я напишу, но где взять иллюстрации? Понятно, что тут же подумал о Хомиче, потому что в его архиве была масса интересных фотографий. К тому же я знал, что англичане каждый год присылали ему свежую литературу о турне 1945 года.
Сажусь в поезд Минск — Москва и встречаю там Юру Курбыко — моего любимого ученика (вратаря чемпионского состава минского "Динамо"-82 — БЦ). "Вы куда едете? — К Хомичу. — А что взяли? Бутылочку водки и всяких закаток. — Надо усилить". Куда-то сходил, принёс белорусский бальзам.
И вот с этими подарками я и заявляюсь к Алексею Петровичу в его трёхкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте. Алкоголь выдал, он тут же берёт ручку, бумагу и пишет на бутылках: "Яд, отравлено!" Резинкой закрепляет — и в холодильник.
— Хм.
— Дело в том, что два его сына пили. Одного из них я в Минске воспитывал. Жена приехала, а куда пацана девать? Я с ним и вожусь.
И вот оба сына в итоге стали алкоголиками, нигде не работали и всё из квартиры у него и вытащили. А дома у Петровича была огромная коллекция книг, подаренных выдающимися людьми той эпохи. Это сейчас такие вещи никого не интересуют. А в то время, если Евтушенко дарил сборник своих стихов с личной надписью, то это стоило больших денег.
И поэтому Хомич все эти книги перетащил к себе в гараж, куда сыновья попасть уже не могли.
— Фотографиями-то он в итоге поделился?
— Нет. Хотя я обещал ему вернуть фото сразу же после того, как мы сделаем с них репродукции. Ну и про гонорар, понятно, сказал. Хомич меня внимательно выслушал, но ещё внимательнее он смотрел на мой пиджак. Я разбирал фотографии — действительно уникальные, всё-таки англичане снимать умеют. И вдруг в один момент понял его интерес к этому предмету одежды.
"Петрович, да ты что, обо мне такое думать…" И чтобы ему больше не казалось, что собираюсь его реликты умыкнуть, снял пиджак и повесил его на стул.
Показал выбранные фотографии, он сказал, что подумает над моим предложением и в результате так ничего и не дал. До Олимпиады он не дожил, умер в мае 80-го. Тоже ведь не особенно режима-то придерживался…
Все фотографии футбольного периода из моего архива сделаны Хомичем. У ребят такая же история. Хомич снимал, а потом нам же и продавал. Правда, недорого.
Надо сказать, что за всю жизнь он меня ни разу не обидел. Только один раз подвел — на Спартакиаде народов СССР в 1956 году.
В четвертьфинале играем против сборной Москвы — на стадионе "Динамо". У хозяев в составе десять будущих заслуженных мастеров спорта — после скорой победы на Олимпиаде. И один мастер спорта. У нас тоже один мастер спорта — Геннадий Абрамович, остальные — перворазрядники.
Хомич стоит за моими воротами. И постоянно комментирует: "Выходи!" Да чего я буду выходить, игру контролирую, всё нормально. А он не фотографирует, а только ходит за спиной и бурчит. Казалось бы, делай свою работу, а я буду свою. Но нет же… И я понял, что ревнует. И в итоге так он задурил мне голову, что я ошибся и пустил не самый сложный мяч — от Валентина Иванова. Через минуту он забивает ещё один. И всё, команда в итоге сгорела 1:5. А начало этому разгрому положил Алексей Петрович.
— А послать его нельзя было?
— Да послать-то можно, но понятно, что он никуда не уйдёт. Он же фотограф. Да и как человека изменишь? Тем более Хомича…
— Надо сказать, что были в вашей карьере и куда более успешные матчи. Самый-самый, наверное, с бразильской командой "Байя" в 1957 году. Через два года они выиграют Кубок Бразилии — по существу, первый чемпионат страны, обыграв при этом "Сантос" с самим Пеле. А тогда кудесники мяча наведались в Советский Союз. Столичное "Торпедо" им проиграло, "Зенит" победил, третьим городом в расписании стал Минск.
— Ажиотаж был нешуточный. Билеты распространялись только по групповым заявкам. Стадион трещал по швам, ещё бы, бразильцы!
Главной звездой той команды был серебряный призёр чемпионата мира Жувенал. Они спокойно контролировали игру, навесы посылали на мои ворота такие хитрые, с уходящим мячом. Но я кураж поймал — всё намертво ловил. Потом наши забили и началось…
Бразильцы обложили нас со всех сторон, били по углам, "девяткам" — и я летал не хуже, чем Хомич в Лондоне. Не могут забить — и всё тут!
На 77-й минуте в наши ворота дают пенальти. Бить, конечно, пошёл Жувенал. А я уже за ним наблюдал и сделал вывод, что, конечно, прямолинейного удара на силу не будет. Очень техничный игрок.
И вот я показываю, что валюсь в один угол, а сам прыгаю в другой — туда Жувенал мяч и посылает. Но отбиваю прямо на него. Это сейчас защитники сразу к мячу набегают, стараются помочь вратарю, а раньше такого не было. Стоят, варежку откроют и смотрят, что дальше будет.
Бразилец спокойно мяч остановил и сделал замах. Ну я, конечно, сделал вид, что туда и буду прыгать, а сам сгруппировался и прыгнул в противоположный угол — в нём мяч меня и нашёл…
Вы не представляете, что после этого творилось на трибунах! Но самое обидное, что в концовке бразильцы всё-таки сравняли. Мы, по сути, сами себе этот мяч и забили…
На банкете ко мне подошел Жувенал и подарил нейлоновую рубашку — невиданную роскошь по тем временам. Такой, наверное, во всей республике не было. Когда её надевал, все охали: "Вон Мохов в бразильской рубашке идет!" Ну и премиальные выписали повышенные, мы с женой холодильник "Днепр" купили.
Популярность после этого выросла на раз. Начал ходить по пионерским дружинам — галстуки вязать. На встречи с рабочими коллективами — производительность поднимать.
Как-то приятель подходит — слушай, вчера в кино ходили, так там про тебя фильм оказался. Да ну, говорю, что ты плетёшь? Не, отвечает, точно, сам сходи.
Ну пошёл я. Короче, там совершено преступление, и человека допрашивают, где он был в то время. "Я в Минске был — Чем там занимался? — Был на футболе. — Ну и кто у "Спартака" в воротах играл? — Ну, конечно, Мохов!".
— Следует полагать, вратарская судьба сводила вас с немалым количеством знаменитых советских форвардов.
— В 1957-м Эдик Стрельцов забил мне в Минске два мяча. На стадионе "Динамо" тогда была только одна трибуна, от которой падала тень на полполя. И во втором тайме солнце стабильно светило вратарю в глаза — это очень плохо, я вам доложу.
Погода очень жаркая. Стрельцов стоит в тени. Болельщики начинают кричать: "Боярин (они его так называли), не стой, играй давай!" Ну вот что им за дело, а? Стоит, ну и пусть себе стоит. Так нет — докричались до того, что он стартанул, принял мяч, обвёл наши троих и всё — вынимай, Мохов. 1:0.
Потом картина повторилась — Эдик стоит, а трибуны не унимаются. Дело дошло до того, что уже наши игроки кричат болельщикам: "Да хватит, не трогайте его, пусть стоит!" А потом с углового Эдик как выпрыгнул, я только ему в подбородок зарядить успел, но он головой переправил. 2:0. Хорошо, что наши потом навалились и сравняли…
Помню, вызвали меня как-то на базу московского "Спартака" в Тарасовку. Они готовились к турне, а их вратарь Тучкус получил травму. Вот тогда я ближе познакомился с Никитой Симоняном — великим, без преувеличения, форвардом. Он обладал уникальным ударом — нога поднималась на уровень руки, из этого положения он посылал убийственные по силе и точности удары. Гриша Федотов такие с наклоном заряжал, параллельно земле корпус держал, а Никита стоял ровно, только правую ногу отводил.
И вот он мне такими ударами с лёта забил 7 из 10 — на спор. У нас в команде таких бы пару штук положили — и всё, потому я спорить и полез. Думаю, ну не может быть, чтобы больше. Ну и нарвался…
Подбивал меня на спор и Сергей Сальников — "жонглируя мячиком, поднимусь на второй этаж тренировочной базы и выпью твою сметану". Я снова не поверил и уж собирался забиваться, но ребята мне знаками показали, мол, даже не думай, проиграешь.
И я не стал спорить. Тем более сметана в Тарасовке была изумительная — густая и с сахарком. Меня тамошние порядки вообще потрясли до глубины души. Равно как и ещё одного моего минского одноклубника, тоже вызванного на сбор. Он писал в письме домой: "Живём файно. Представляете, масло, сахар, сыр и хлеб — всё бесплатно!"
В столовой действительно было прекрасно. В одном углу стоял бачок с сахаром, масло, хлеб и сыр. Можно было подойти и взять столько, сколько сможешь съесть. Где ещё такое могло быть в середине пятидесятых?
— Начальником той команды был легендарный Николай Петрович Старостин.
— Я его только видел. А вот его брата Андрея Петровича удалось послушать на установке, когда к нам приехало играть московское "Динамо". Его специально отправили из Москвы, чтобы поднять дух перед игрой.
Наш главный тренер Михаил Георгиевич Бозененков был весьма словоохотливым. Надо отметить, что по тем времена футболисты слыли очень необразованными, только я один и учился в институте физкультуры. Тренер говорил: "Жду вас на рандеву!" — все кивали, а потом подходили ко мне и спрашивали, что это за рандеву такое. Я был парень начитанный и имел за это кличку Доцент.
Бозененков, надо отдать, тоже умел создать обстановку. После его речей хотелось тут же идти на амбразуру. А тут ещё и Старостин. Если Михаил Георгиевич любил отвлечённые метафоры и образы, то Андрей Петрович тогда сразу взял быка за рога.
"Белорусы, вспомните, как вы воевали в Великую Отечественную. Как партизанили…" Ну и всё в этом духе. До этого все были готовы стать Матросовыми, а теперь уже и под танки можно было кидаться. Он всё точно рассчитал.
Надо сказать, что во время войны дети были заидеологизированы так, что под танк был готов броситься каждый. Ребят 13-14 лет тысячами снимали с поездов, ехавших на фронт. Это чтобы вы лучше понимали о том времени.
— Установка помогла одолеть динамовцев?
— Нет, мы проиграли, всё-таки с чемпионами Союза имели дело. Но те слова Старостина до сих стоят в ушах.
Давайте я вам ещё про своего лучшего друга расскажу — Гену Хасина. Отличный форвард, он меня потом с будущей женой познакомил. Мячи подавал так, как только Бекхэм мог, тот зависал и так хорошо планировал, что по нему можно с лета бить. Из наших никто так не умел.
Ну и сам мог зарядить по воротам так, что будь здоров. Яшин его опасался. Гена же косой был. И очень переживал по этому поводу, особенно, если его так назвали. Но в игре это ему помогало.
Играем на нашем "Динамо". Яшин стоит в воротах. Наблюдает. Мяч у Хасина, тот ведёт его, смотрит на трибуну, наверное, девчонок красивых высматривает. Лёва расслабляется, а тут вдруг — р-раз! Мощнейший удар по его воротам. Вынимай! А ведь Хасин даже не смотрел в их сторону.
Во втором тайме Гена врывается в штрафную. Яшин на перехват собирается, тем более форвард вроде туда и намеревается бить. А потом бац, "шведкой" в ближний. И ага. После этого Хасину квартиру дали, потому что не было города, куда бы его не звали.
В Киеве Макарову с такой силой ударил, что мяч из сетки пулей вылетел. Главный судья даже не заметил, что тот в воротах побывал. Хорошо, что боковой начеку был.
— С Яшиным вам общаться приходилось?
— Конечно, и за полем, и за его пределами — благодаря знакомству с Хомичем. Надо сказать, что девичья фамилия моей мамы Яшина, своего брата она потеряла в войну. И вот как-то, когда я приехал в Фергану, она полушутя сказала: "Ты узнай на всякий, нет ли у него каких связей с Узбекистаном". Ну и я, конечно, при встрече спрашиваю. Он рассмеялся. "Юра, знаешь, сколько у меня появилось родственников после того, как я стал знаменитым?"
— Жаль, в 1959 году ваша карьера футбольного вратаря закончилась. Говорят, в игровом моменте свой же защитник Эдуард Зарембо выбивал мяч ножницами и не рассчитал расстояние.
— Когда мы потом встречались на ветеранских посиделках, то Эдик плакал и говорил, что это его вина. Но я думаю, там такая куча мала была, что не разобраться. Да и Эдика тоже скорее всего кто-то толкнул, так что я зла на него никогда не держал.
Хотя тогда, в Гомеле, где всё случилось, меня чуть было не похоронили. После того столкновения я сел на траву и всё, не могу повернуться. Сразу скорую. В больнице кровью помочился.
Положили на операционный стол, но потом засомневались и решили посоветоваться с Михельсоном — главным урологом Белоруссии. Тот сказал: "Не торопитесь". И меня вынесли из операционной.
А когда потом позвонили из Минска: "Что там с Моховым?", — то им ответили: "Да всё уже, вынесли из операционной…" Так моей жене и сказали — умер ваш муж, вот что. Представляете, что она пережила?
Пять месяцев в Гомеле пролежал, потому как нельзя было транспортировать. Потом, по решению руководства предоставили самолёт и перевезли в Минск. В лечкомиссию.
Тогда там лежал председатель Президиума Верховного совета БССР Василий Иванович Козлов. Так он попросил у врачей, чтобы меня к нему подселили, мол, так веселее будет. Я, конечно, только за был. Такой человек — Герой Советского Союза, всю войну в партизанах прошел. Много чему у него научился.
Когда он выходил, сказал: "Выпишешься — сразу ко мне, дам тебе направление в Высшую партийную школу. Чувствую, станешь хорошим руководителем". Но я тренировать хотел. Попросился потом в спорткомитете, чтобы меня в футбольную школу молодёжи отправили.
В июле мне 90 лет исполнилось, а я специально считал, пришло больше полсотни поздравлений от учеников — в том числе и от тех, кто был в самом первом выпуске. Дорогого стоит, согласитесь.
— А то. Но как же вы оказались в гандболе?
— Для начала меня хотели вернуть в футбол. Но Заборовский — главный спортивный врач Белоруссии, сказал, что заявку мне не подпишет, "а вот в гандбол, если ты уже так хочешь, то можно попробовать. Там в твою почку никто со всей дури не врежется".
Мои друзья играли у Сергея Аввакумова, который и привёз сюда этот вид спорта. Пришёл к ним на тренировку, показали стойку, сделали первый бросок — уже не помню, кто. Мяч в перекладину, оттуда мне в затылок, я — на пол. Нормальный, думаю, вид спорта…
В ручном мяче 11 на 11 вскоре чемпионом республики стал. Хотя, конечно, футбольная школа мало помогала, когда имеешь дело с гандболистами. Они настолько точно бросали, что несмотря на мою прыгучесть, я только и делал, что доставал мяч из сетки. Бросок видишь, вроде он не самый сильный, но в самую "девятку". Снайперы! Так что очень даже верю, что Яшину в большом гандболе тоже не сильно понравилось.
"Яшин получил штук 20 и сказал: ну вас, я за сезон меньше пропускаю". Каким был гандбол 11 на 11?
Вяхирева и Дмитриева против "Дьёра" при аншлаге в "Лужниках". Как бы выглядел гандбол 11х11 сейчас
Самым известным вратарём нашего "Политехника" — это мы уже к малому гандболу возвращаемся — был Витя Карпенко. Он потом стал директором знаменитой гостиницы "Юбилейная". В ней всегда все спортсмены и, главное, судьи останавливались. Так что Карпенко много полезного для Мироновича и его СКА сделал. Считаю, такой же творец великих побед, как и Спартак.
Мы уже чемпионаты начали играть, а Витя как-то занемог и сказал мне: "Становись, Юра". И вот я как встал, так уже и не ушёл. Семь лет, с 1960-го по 1967-й.
Чемпионат страны тогда был очень интересным — один тбилисский "Буревестник" с Церцвадзе чего стоил. У него не рука, а лопата, мяча в ней не видно, считай, как теннисный. На пенальти из вратарей клоунов делал. Махнет в один угол, вратарь туда летит, а он тихонько в другой катит.
В Тбилиси народ бесновался, они любят такие штуки. Всем забивал, кроме меня. Мне ребята сразу сказали: "Стой и не дёргайся, что бы он ни делал. Реагируй только на бросок". Я с грузинами неплохо играл. Но мы им всегда проигрывали — сильная у них команда была, кроме Церцвадзе хватало мастеров.
У московского "Труда" Лебедев — очень техничный парень, красиво играл, глаз не оторвать. Там у них вся команда из кандидатов наук состояла, люди с головой были. Как, кстати, и у нас, никто ж на ставках не стоял, все где-то или учились, или работали.
На каждом союзном чемпионате мы сразу получали приз. Вернее, его получал я — как самый возрастной игрок. Лучшим вратарём, правда, стать не удалось — понятно, были ребята и посильнее.
Зато обо мне в "Советском спорте" писали. Играем мы с бакинцами. Корреспондент рассказывает — азербайджанский вратарь бросает в отрыв, но Мохов читает игру и перехватывает мяч. Затем он снова бросает, но Мохов снова перехватывает. А вот в третий раз читает ситуацию уже бакинский вратарь и перебрасывает мяч через дёрнувшегося на очередной перехват Мохова. А белорусский кипер удивлён, мол, как же так: "Такие мячи у нас не считаются!" Это мы даже правил не знали!
— Ох уж эти любители…
— Так мы ими и были. Тренировались, где придётся, кто нам время даст, туда и идём. Беднота. У Мироновича потом всё хорошо стало, а раньше и рубля не было, мы с ним ходили бриться в мастерскую возле кинотеатра "Центральный". 15 копеек даёшь, ацетоном протираешь бритву и пользуешься. Вечно искали, где пожрать подешевле. Ни зарплаты, ни премий. Да я даже формы не получал — она у меня была своя.
— Наверное, вы по старой привычке за мячом тоже бросались, как в футболе — всем телом?
— А вот и нет. Мне потом сказали, что я стал единственным футбольным вратарём, который безболезненно адаптировался в гандболе.
Я же в высоту прыгал, растяжка у меня была будь здоров. Левой маховой ногой плечо доставал, ну и на шпагат, понятное дело, садился.
Как-то бежал от одного углу к другому, а Юрий Предеха бросил в противоход, кажется, без шансов, но я сделал обратный выпад и отбил мяч. Когда потом ребятами собирались, непременно тот момент вспоминали — он вошёл в анналы белорусского гандбола.
У Предехи всегда жёсткие броски были. У Коли Шаюка тоже. После его бросков руки у меня словно обожжённые были. Сильным броском обладал и Юра Климов, но он ещё и хитрым был, таких тяжело просчитать.
Юрий Климов. По взлётной полосе с портфелем
Юрий Климов: "Евтушенко и Анпилогов — оба сказочники хоть куда"
Юрий Климов: "Одна защита и один вариант в атаке — ну куда это годится?"
Но тогда гандбол такой был. Пешком все ходили. И в основном с центра забивали. Линейный мяч получил, выскочил на него, он и тушуется. Потом уже, правда, научились перебрасывать. А это не очень приятно. То же самое, когда между ног бросают.
Но я счастлив, что не встретился с таким игроком, как Саша Каршакевич. Когда увидел все его закрутки, то понял, что голкиперы должны были впадать в транс. Он же с ними творил всё, что хотел.
Александр Каршакевич: "В белорусских лесах стреляли зайцев человеческого роста"
А тогда на тренировках наши ребята жаловались, в частности, Саша Гречин, что мне было невозможно забить. Так вот придумали по ушам бросать, где мёртвая зона. Но для этого надо иметь хорошую технику, а она была не у всех. Часто по голове попадали.
— Ни одному вратарю такие попадания не нравятся.
— Это сейчас вратари отворачиваются, а раньше попробуй. У нас какая была тренировка? Выходят семь человек, и они тебе бросают в лицо. И ты им отбиваешь. Откуда, думаете, у меня нос такой?
— Что за ерунда?
— Это такой ритуал был, чтобы мяча не боялся.
— Всё же "Политехник" был странной командой…
— Другой такой точно не существовало. Дружба у нас была такая, что на всю жизнь. Можешь представить, что мы заказали за свой счёт автобус и поехали в Москву смотреть матч сборная СССР — сборная Румынии. А как мы были рады, когда Виталий Вальчак — наш линейный — попал на сбор национальной команды! Хотя он без Спартака Мироновича, конечно, мало чего стоил.
Спартак Миронович. Кулеш, Каршак и сон на третьей полке
Надо было брать всю связку. Она, конечно, была уникальной. У них была своя система знаков, и они могли разорвать любую защиту.
Что интересно, в футболе я мастера спорта не получил, хотя должен был — в 1956-м, когда вышли в высшую лигу. Но тогда федерация решила этот проект сделать коммерческим, а я денег не хотел никому не платить. Наверное, предчувствовал, что моя мечта (а это была мечта) осуществится в гандболе!
Там до звания мастеров спорта надо было набрать четыре мастерских балла, то есть обыграть четыре команды, чей состав не меньше, чем на 70 процентов укомплектован мастерами спорта. Матчи засчитывались только в чемпионате страны.
Получилось, что к этому я шёл 25 лет. Ради этого не выходил к девушкам, питался правильно и тренировался два-три раза в день.
— Ну, положим, решить вопрос с мастерскими баллами "Политехник" мог легко. Моя собеседница в БЦ, врач тогдашней команды Ника Николаевна Шишкина утверждала, что первый же матч, который она провела в качестве доктора, был договорным.
Ника Шишкина. Дочь врага народа, супруга Героя Советского Союза, первый врач советского гандбола
— Я вам так скажу — в гандболе договорных матчей не играл. А вот в футболе был один, когда в 1956 году мы выходили в высшую лигу. Была такая команда — "Спартак" из города Станислав (с 1962 года Ивано-Франковск).
Там были практически одни венгры, игравшие в высшей лиге национального чемпионата. Какую силу тогда представляла из себя сборная Венгрии, всем известно. Они делали какую-то визу и играли за этот Станислав, потому что своих игроков тогда там почти не было.
А так как клуб был спартаковским, то по линии общества договорились, чтобы они отдали нам игру. Мы бились за выход в класс "А" с Таганрогом и Запорожьем, а потому очки были нужны, как воздух.
В курсе было только два человека — один из них центральный защитник, он в своё время играл за один из московских клубов. Венгров решили в курс не вводить.
Ну и началось. Те двое не сильно упираются, но нашим не везёт, не могут забить — и всё тут. А венгры — хорошая команда, играют в кость так, что только кровь во все стороны брызжет. Мы тоже завелись. В самом конце те двое видят, что мы вообще никак, чуть ли не вообще расступились — только забивай. Удалось — 1:0. И вот только тогда венгры поняли, что матч был договорной!
А наше руководство — в качества премии устроило после игры банкет. С одной стороны длинного стола стоят минчане, с другой — ребята из Станислава.
Друг на друга никто не смотрит. Все перебитые, все травмированные. И вот за весь вечер мы не перекинулись с ними ни единым словом. Эта картина тоже из тех, что врезаются в память надолго.
Но и на этом история не закончилась. За три тура до конца чемпионата мы играли с Домом офицеров из Львова. И вот момент — у них форвард вырывается один на один, я кричу судье — "вне игры", а тот не реагирует. Смотрю, лежит на поле, из головы льётся кровь — попали камнем. Матч, понятно, на этом прекратили. Но очков никто не получил, хотя, по идее, им должны были засчитать техническое поражение.
Решили сделать переигровку уже после окончания чемпионата. У нас, Таганрога и Запорожья по 46 очков. Если проиграем, будет дополнительный турнир между тремя клубами.
ОДО уже ничего не надо, но, по слухам, наши конкуренты привезли им невероятные премиальные — наручные часы. По тем временам вещь редкая и многими желаемая.
И что думаете, Львов забивает нам в самом начале игры! А у нас был такой Толя Ковалёв по прозвищу Балерина. Любил он с мячом копаться. Получит и давай вокруг себя круги нарезать. Вот и тогда начал возле центрального круга водиться. Все кричат — "Толя, отдай!"
А он хоть бы что. Потом ему надоело советы слушать: "Да идите вы все!" И как дал в сторону хозяйских ворот! А тут ещё и ветер попутный — и вот почти с центра поля мяч и залетел. 1:1. Зрители в шоке. Матч вскоре и закончился.
Надо отметить, стадион находился в ложбине. И чтобы попасть в раздевалки, надо было подниматься по лестнице — считай, через гущу болельщиков. И когда мы пошли, то нас стали прижигать сигаретами. А когда в автобусе оказались, начали окна бить камнями. Все поразбивали. Нас только чемоданы и спасли, ими прикрывались.
Накануне мы с Геной Хасиным пошли на местную толкучку — послушать, что болельщики говорят о предстоящем матче. Думали, кто нас там узнает! Но мужики Хасина опознали и решили его побить. Но попробуй его догони — защитники не могли! Короче гнались за ним до самой гостиницы. Но Гена успел.
— Какая все-таки у вас интересная и насыщенная была футбольная жизнь. Не сравнить с гандбольной. Но, надеюсь, гандболисты хоть за столом могли честь вида поддержать?
— Скажу так: футболисты нашего поколения пропивали всё, что зарабатывали. Что делали тренеры — напротив "Динамо" находился ресторан "Беларусь", там были отдельные кабинеты, ребята заранее их заказывали и напивались там так, что их потом выносили. Но этот заказ затем попадал к руководству. И они всегда знали, кто и сколько пил.
Но тогда так везде было. Борис Аркадьев — главный тренер ЦДКА жил в одном доме с Григорием Федотовым. Тем самым, в честь которого потом назвали клуб советских бомбардиров. И когда Аркадьев обнаруживал Гришу, лежащего в пьяном состоянии на лестнице, то спокойно через него переступал и шёл к себе домой. Традиции надо уважать.
А с гандболистами мы никогда не напивались, сто граммов водки максимум. И с редких для нас банкетов всегда на своих двоих возвращались.
— Когда окончательно вернулись в футбол, с гандболистами потом пересекались?
— Работал доцентом на кафедре футбола. И, понятно, все студенты должны были сдавать зачёты по футболу. Само собой, не только практику, но и правила игры. И вот как-то пришёл Юра Шевцов. "Иди, сдавай Мохову!" — слышу, возня в дверях. А тот упёрся и не идёт. Ему твердят: "Да скажи, что ручник! И он тебе поставит".
Наконец, заходит. "Давайте вашу зачётку". Поставил автоматом.
— А чего он упирался-то?
— Да не знал ничего. Гандболисты никогда ничего не знают. Любой вопрос задай, только глазами хлопают. Комментаторы такие же: "Мяч ушёл за лицевую линию". Я им могу показать правила, там нет такого определения — "лицевая линия". Есть линия ворот. Нет и "штрафной площадки". Есть штрафная площадь. Не знаю, кому только пожаловаться.
Разве что вам…
Фото: личный архив Юрия Мохова
