Факультет физвоспитания в педагогическом университете города Бердянска обязан гордиться своим деканом. Он стал знаменит в 20 лет, выиграв Олимпиаду-76 в Монреале.
И это было только начало блистательной карьеры, вместившей серебро чемпионата мира-78 и московской Олимпиады-80, титул чемпиона мира в 1982-м и репутацию одного из лучших линейных планеты 70-80-х годов. В годы звездной молодости Сергей Кушнирюк возвращается с удовольствием и благодарностью за память. Это будет большое и очень откровенное интервью в двух частях.
— Не хочу ничего скрывать, потому что в своей жизни мне нечего стыдиться. Мы не были идеальными. Мы были детьми Советского Союза, который признавал достойным для своих спортсменов только первое место на пьедесталах...
— Верно предположить, что своей стремительной спортивной карьерой вы обязаны деду, рост которого был тоже под два метра?
— Пожалуй. Он погиб в первые дни войны под Смоленском, и о нем знаю только по рассказам бабушки. Дед действительно был сложения богатырского, так что вся родня уверяла, что я пошел в него.
В гандбол попал, считаю, случайно. Вырос я в районном городке Чертков в Тернопольской области. В нашей школе часто менялись учителя физкультуры. Знаете, как это бывает: работает баскетболист — все играем в баскетбол, пришел борец — щиты убрали и застелили зал матами, за ним легкоатлет — и всех на стадион, прыгать-бегать. Была еще эпоха волейбола. Да и в футбол на "Кожаный мяч" играл — вратарем. В итоге получил всестороннюю подготовку по разным видам.
Окончил школу и под влиянием мамы-учительницы сдал документы в Черновицкий университет на исторический факультет. А когда готовился к вступительным экзаменам, друг затащил меня во Львов, где проходил гандбольный турнир первых Всесоюзных спортивных игры молодежи — это был 1973 год.
Повезло сразу попасть на матч двух сильнейших команд — Украины и Белоруссии. Белорусов тогда привез Спартак Миронович, а играли у него Саша Лоссовик, братья Николай и Алексей Жуки. Что они вытворяли! Короче, тогда я в эту игру и влюбился.
А на второй день турнира ко мне подошел работавший там судьей Евгений Павлович Мацалюк — он преподавал в Тернопольском педагогическом институте. С ним был Семен Иванович Полонский, знаменитый тренер из Запорожья. Меня ему представили как игравшего когда-то на первенство области — в моей биографии такой факт действительно был. Вскоре Полонский с Мацалюком наведались уже ко мне домой.
Отец у меня был человеком идейным, членом партии. Сказал, как отрезал: "Сергей, жизнь тебе ломать не хочу, чтобы ты меня потом проклинал. Как решишь, так и поступай". Ну а я, конечно, уже хотел к Полонскому — его ЗМетИ был неоднократным призером чемпионатов СССР.
Мои абитуриентские документы из Черновцов перевезли запорожский филиал Днепропетровского металлургического института. В 1976 году вуз стал называться ЗИИ — запорожским индустриальным институтом.
— К тому времени вы были уже олимпийским чемпионом — прозанимавшись гандболом всего три года!
— Отправляясь в Запорожье, ясное дело, о таком повороте в судьбе даже не мечтал. Было страшно ехать в неизвестность через всю Украину. Не спал ночь, гадал, что ждет впереди, переживал за маму, которая очень огорчилась моему выбору.
Но из головы не шли слова Полонского: "Если хочешь стать таким же, как те ребята, приезжай — я научу". Вроде ничего особенного, но именно эта фраза кардинально изменила мою жизнь.
Через год меня взяли на заключительный тур чемпионата страны — там собралось сразу двенадцать команд. Мы отставали от "Кунцева" на семь очков, но смогли его догнать и заняли третье место.
Семен Иванович уже подпускал меня в состав. А после бронзы пригласил в сборную Украины — готовиться к Спартакиаде народов СССР. Ее гандбольный турнир проходил в Киеве. Сыграл неплохо — выходил в защиту и иногда в нападение. А в декабре 75-го меня вызвал на сбор национальной команды Анатолий Евтушенко.
В своем амплуа я был тогда седьмым номером. А летом 76-го поехал на Олимпиаду уже вторым линейным.
— Похоже, вы были очень способным молодым человеком. Или очень фанатичным.
— Думаю, годятся обе характеристики. У меня было громадное желание тренироваться и играть. Было понятно, что во многом от ребят отставал. У меня же не было школы, обучался по ходу пьесы.
Об Олимпиаде сначала вообще не думал. Но так получилось, что пробный выезд в Испанию получился для меня успешным. После того турнира за полгода были еще пять, которые провел в составе. И, думаю, заслужил, чтобы меня взяли в Монреаль.
— Как отнеслись к новичку старожилы?
— Мне повезло. Вся старая гвардия — Максимов, Климов, Махорин, Ищенко — приняла меня единодушно. Никто не попрекал за ошибки. Наоборот, поддерживали: давай-давай, все получится. Не было никакой дедовщины.
— Ехали в Монреаль непременно за первым местом?
— Не сказал бы. Да, мы были одной из сильнейших сборных в мире. Но одна команда вообще стояла особняком — это четырехкратные чемпионы мира румыны. Вот они точно ехали только за золотом и ни о чем другом не думали.
Для них мы были соперником дежурным — они обыгрывали нас регулярно. Состав у румын был атомный: Бирталан, Гацу, Пену, Война — сплошь звезды, сыгранные и прекрасно друг друга дополнявшие.
— Турнир начался с поражения от югославов. Оно чуть ли не ставило крест на ваших чемпионских амбициях. Как вел себя в раздевалке Евтушенко?
— Сильно ругался. Но был настроен оптимистически. Концовка речи была такой: "Мы все равно победим, вот увидите!"
Все так и произошло. "Юги" потом уступили сборной ФРГ, а мы немцев обыграли. Так и попали в финал.
Румыны, когда узнали своего соперника в матче за золото, полночи бегали по Олимпийской деревне с песнями — решили, что титул у них в кармане.
Мы, кстати, тоже радовались — что уже вторые, исправили положение, труд даром не прошел. Психологически стало намного легче.
— Читал, что у советских олимпийцев на тех Играх был отличный восстановительный центр.
— В 60 километрах от Монреаля. Прекрасное место: ручей, лес, свежий воздух. Туда все приезжали на реабилитацию. А постоянно там жил, кажется, только один атлет — знаменитый штангист Василий Алексеев вместе с семьей. Его жена была оформлена поваром, а несовершеннолетние дети — массажистами. Тогда он был лучшим супертяжем планеты, и все его пожелания неукоснительно исполнялись.
Как-то Василий во время обеда возмутился, что ему приносят такие же порции, как и остальным штангистам. Потребовал столько, сколько сможет съесть. Потом мы только переглядывались, когда он брал ложку и спокойно расправлялся с порцией первого — там был супник на десяток едоков. Ту Олимпиаду он выиграл с очередными мировыми рекордами и званием самого сильного человека планеты.
— От Алексеева ничего иного и не ожидали.
— Вот так же в Румынии были уверены в своих гандболистах. Те вышли на финал расслабленными, "на понтах". А мы раз — поймали на блоке Бирталана, Мишка Ищенко что-то отбил в воротах. И румын затрясло. Во втором тайме они уже кругами бегали вокруг Макса. Понимали, что проигрывают, но ничего не могли сделать. А у нас игра пошла, катили танком.
— По ходу той игры кто-то из соперников бросил мяч в лицо Ищенко с пенальти.
— Это в их духе. Максимов румына даже предупредил. Но тот специально засадил Мише в голову. Мы по этому поводу даже потолкались с ними немножко. Но с их стороны это было уже проявлением бессилия.
— Румыны были соперниками неприятными?
— Да. Жили они у себя в стране, может, голоднее нашего. Видели за границей другую жизнь и хотели к ней выбиться. Играли очень агрессивно. Щипались, били исподтишка. Саше Анпилогову как-то в Чехословакии сломали челюсть...
— Кто был самым жестким в нашей сборной?
— Женя Чернышев соперников не жалел. А рядом с ним играть было очень приятно. Отличные данные: рост 205, мог в воздухе закрыть любого нападающего. Считаю его лучшим защитником двадцатого века.
— Как отметили олимпийскую победу?
— Сначала даже спали с медалями. Под рубашку, под куртку наденешь и идешь по Монреалю.
— Город вам на разграбление отдали?
— На три дня. Сразу же выдали призовые — по восемьсот канадских долларов. Для того времени деньги очень серьезные. Там бизнес всей советской делегации был построен на польской диаспоре. В Монреале она большая, и цены у поляков были вдвое ниже магазинных.
Помню, купил стереопроигрыватель, джинсы, пластинки, бритву — что-то такое, чего у нас не было. Я потом тот проигрыватель оставил в запорожской общаге, где жил, порадовал ребят.
В московском аэропорту для нас был зеленый коридор, таможенники не проверяли — стояли и аплодировали.
— В Монреале ведь и украинская диаспора велика.
— Да, когда мы шли на парад через мост — там сделали специальный проход от Олимпийской деревни до стадиона, — нас окликали: "Хлопцы, кто украинцы?". Нас даже знали по фамилиям! Но нам было категорически запрещено не только разговаривать с эмигрантами, но даже смотреть в их сторону. Опускали глаза. Такие времена...
Конечно, познание другого мира стало для меня шоком — там все было совсем не так, как нас учили в школе.
— Стать олимпийским чемпионом в двадцать лет — это испытание?
— Осознание этого пришло примерно через месяц. Сразу после Игр мы летели домой вдвоем с Сашей Резановым. Нас узнали летчики, затащили в кабину ИЛ-18, усадили за штурвал. В Запорожье на центральной площади было множество людей. Хлеб-соль. Потом пригласили в автобус. Там какие-то серьезные люди. "Знаем, живешь в общаге. Сейчас поедем выбирать тебе однокомнатную квартиру. Деньги на машину есть?" — "Нет". — "Все равно получишь!"
— Крышу не сорвало?
— Не было времени. Хотя, когда ты молодой и успешный, поклонников и поклонниц вокруг много. Кажется, все это продлится вечно и ты всегда будешь таким — неотразимо красивым.
"Волгу" тогда дали только Резанову. Мне и Семену Ивановичу — "Жигули" шестой модели. Плюс однокомнатную квартиру. Мебель в нее. Тогда все было дефицитом. Но, если знал нужных людей, то оказывалось, что в магазинах было все, даже телевизор "Рубин-714" и престижной марки холодильник.
— Как в Запорожье в то время было с продуктами?
— Не буду лукавить. Нас сразу же прикрепили к центральному гастроному — как раз напротив горисполкома. И до развала Союза мы обслуживались там. По четвергам доктор с массажистом доставляли оттуда пайки на всю команду: мясо, сыр, колбаса, масло, куры — все было по смешным ценам. Сами покупали только хлеб и молоко.
Раз в три месяца получали дефициты вроде икры, парфюм, одежду и обувь. Все это привозили на клубную базу. Хотя пополнять гардероб предпочитали все же в заграничных поездках.
А еще, помню, как первый раз поехали на сбор национальной команды в эстонский Силламяэ. Оказывается, это был закрытый город оборонного значения. И мы были им поражены. В магазинах все финское: и еда, и промтовары. Ощущение, что ты в другой стране, но все почему-то продается за рубли и по очень приятным ценам.
Кормили нас там до отвала, по три раза в день давали черную икру. Поэтому на сборы в тот эстонский городок на границе с Ленинградской областью все отправлялись с удовольствием.
— Сборы были визитной карточкой гандбола советских времен.
— Это точно. Будучи игроком, вел дневник. Так вот, подсчитал — на протяжении всех десяти лет карьеры в сборной я проводил дома лишь по 55-60 дней в году. А отпуск был только 20 дней.
— Трехразовые тренировки?
— Да, бегали по шесть-семь часов в день. Поначалу было очень тяжело, а потом втянулись.
— Не могу не вспомнить рассказ Александра Анпилогова, как вы снимали нагрузку: "Собирались компанией: я, Серега Кушнирюк, Саша Шипенко и Валера Гассий. Пойдем в ресторан, возьмем четыре бутылки водки, выпьем, поедим и приходим к отбою. А утром как огурчики".
— Лукавит. Читал я то интервью. Кое-что граничит с художественным вымыслом. Водки там не было. Только пиво. В Москве, например, ходили в бар "Жигули". Понятно, водка тоже случалась, но это только после соревнований.
— Не могу не коснуться темы, регулярно всплывающей в наших ностальжи-интервью. Из них следует, что первенство по части нарушений режима в стране оспаривали две команды: ЦСКА и ЗИИ. А вы именно тот уникальный человек, который успел поиграть за оба клуба. Можете внести в вопрос окончательную ясность?
— Знаете, что больше всего меня удивляет в тех историях? Почему все упорно умалчивают про минский СКА. Да и сами минчане ничего не рассказывают. Эта команда точно была в тройке, и еще большой вопрос, на каком месте. Белорусы определенно могли дать фору и нам, и москвичам.
— Но они скромны, с этим ничего нельзя поделать...
— А вот про нас можно рассказать, что угодно. Как мы, чуть ли не опираясь друг о друга после пьянки накануне, вышли и раскатали ЦСКА. Так рождаются легенды.
— Так это легенда?
— Ну как... Мы могли позволить себе что-то подобное лишь в конце чемпионата, когда все было ясно. Тогда, на последнем туре в Москве, мы заранее взяли бронзу и, хорошо это отметив, назавтра обыграли московских армейцев, боровшихся за золото с минчанами, с разницей в восемь мячей.
— Мысленно выстраиваю вашу команду и понимаю, что в одного из гвардейцев Полонского должно было вмещаться больше, чем в остальных.
— На меня намек? Ладно, расскажу историю. Как-то приехали из сборной после какой-то тяжелой пахоты и последующего турнира. Месяц не был дома. А через три дня — тур чемпионата СССР в Ленинграде.
А я уже не мог смотреть на мяч, руки дрожали, мысли путались. Такая апатия накатила, что не хотелось вообще ничего. Даже на тренировке никого не трогал. Так мудрый Семен Иванович после занятия завел меня после нее к себе в комнату.
Сели мы и выпили — то ли по бутылке, то ли по две. Я там и вырубился — прямо в спортивной форме. Проснулся только на следующий день — к вечерней тренировке. А Полонский, подозреваю, все это время сидел рядом, оберегал мой сон.
И тогда в Ленинграде ЗИИ взял 12 очков из 12. Весь мой стресс Полонский оставил в той комнате. Словно второе дыхание мне открыл.
Еще одна история была в Запорожье, когда к нам приехал югославский "Пролетер". Мы, как и "юги", жили перед матчем в "Интуристе". И получилось так, что югославы, которых я знал по сборной, затащили меня к себе в номер. Состояние у меня тогда тоже было такое — плавающее. Выпил-то всего ничего — граммов триста, наверное. И задремал. Они довели меня до комнаты, все было нормально.
А назавтра мы их обыграли с разницей в 17 мячей, и 16 голов забросил я, получив приз лучшего игрока встречи.
И вот они смотрели на меня круглыми глазами и ничего не могли понять. Ведь были уверены, что капитана соперников убрали и дорогу к победе открыли. А в моем организме произошел какой-то щелчок, и он вернулся в оптимальный режим.
— Но 17 мячей перевеса…
— Так у нас в воротах, не забывайте, был Коля Жуков — гениальный голкипер.
— Справедливости ради надо сказать, он не всегда придерживался спортивного режима.
— Он уникум. Если вечером выпивал, то назавтра ему никто не мог забросить. Не знаю, может, так устроен организм, что посредством алкоголя обострялась реакция. Может, срабатывал комплекс вины: если я вчера подвел ребят таким образом, то сегодня надо выручать.
Не побоюсь сказать, что Коля Жуков был в то время лучшим вратарем страны. Никого сильнее я не видел. Просто бог. Он в одиночку выигрывал матчи — как, например, в финале Кубка европейских чемпионов 1988 года, когда его ЦСКА одолел немецкий ТУСЕМ.
Его искали перед ответным матчем в Германии. Хотели объявить дезертиром, чуть ли не расстрелять. Но потом Коля вышел и сыграл так, что тогдашний начальник ЦСКА простил ему все грехи и выделил однокомнатную квартиру в московском районе Сокол.
Жуков рано умер. Видимо, судьба была такая. Но те, кто видел его в воротах, не забудут никогда.
— Олимпийский чемпион Монреаля Юрий Лагутин ушел из жизни, когда был еще моложе.
— Тоже очень талантливый игрок. Умер в 29 лет от саркомы. Никто же и не подозревал об этой его болезни. Играл-играл, а потом: "Спина болит". Ну, сделали массаж, что-то еще. Не помогло. Отправили на анализы — это уже за месяц до смерти. Поздно было что-то делать...
Еще до Олимпиады у него случилась травма. Он потом вроде хорошо себя чувствовал. Но это же рак, болезнь коварная. Да и аппаратуры для диагностики тогда толковой не было. На Олимпиаде его раз опустили на пол в первом матче, и больше он не играл.
С диагностикой раньше вообще беда была. Еще один наш запорожский парень левша Андрюша Антоневич играл после перелома малой берцовой кости. Вроде все срослось, а он все жаловался. Не забросит и на ногу показывает: мол, болит, не могу прыгать нормально. Стали подозревать, что оправдания ищет. А потом его вызвали в "молодежку", отправили в Москве на рентген — а там кость неправильно срослась.
У меня тоже история была. За несколько дней до Суперкубка вывернул голеностоп. Повезли в ЦИТО к знаменитому хирургу Сереже Миронову — кстати, он тоже гандболист, в "Кунцево" тренировался. Гипс сняли на второй день, поехал со сборной в Германию. Там в финале играли против румын, и я забросил решающий пенальти после дополнительного времени. Играл, понятно, все дни на блокадах.
— Советский характер?
— Ага. Сам умирай, а команду выручай. Через три дня поехали тур в Москву, я еще отыграл с той ногой пару матчей за ЗИИ. А потом ко мне подошел врач хоккейной сборной СССР Олег Белаковский: "Сынок, что ты делаешь? Тебе же ногу эту потом отрежут". Ну а что? Сборной помог, теперь и клубу надо…
— У вас была классная команда. Один Леонид Беренштейн чего стоил.
— Отличный игрок. У нас с Леней была связка, и мы выносили всех. Плюс Саня Сокол. Но Евтушенко боялся брать Беренштейна в сборную — из-за пятой графы. Беренштейн — немного не та фамилия. Да и родственники в Израиле.
— А подойти к тренеру можно было, за парня попросить?
— Так не только мы подходили. На тренерском совете тему постоянно поднимали. Но Евтушенко было не пробить. Может, сам не хотел, может, компетентные органы не рекомендовали.
В 1985 году мы играли финал Кубка ИГФ против "Минаура", и Леню не пустили на первую игру в Румынию. Там мы проиграли пять мячей, а дома выиграли только четыре.
— Это ведь тогда Александр Шипенко пропустил решающий мяч за секунду до сирены практически с центра площадки?
— Никто до сих пор не смог понять, какая сила заставила его тогда упасть на колени. Румын бросил, мяч ударился перед Сашей в пол и проскочил в ворота. Конечно, бывает всякое, но чтобы с центра площадки... Такое даже у Бирталана или Анпилогова с их бросками вряд ли прошло бы.
— Что было потом в раздевалке?
— Чуть не подрались. Вся команда налетела на Шипенко. Насилу растащили. Но он и сам не мог объяснить, как такое произошло. Хотя он ничего никогда не объяснял.
— Вообще-то вы в то время могли бы выигрывать еврокубки в составе ЦСКА, куда вас призвали в 1979 году.
— Ушел оттуда сразу, как только закончился срок службы. Вообще-то у меня имелась бронь. В Союзе было около пятисот человек, не подлежавших армейскому призыву, и я входил в это число.
Но вот однажды приезжаю с тренировки и вижу у своего подъезда майора и трех солдат. И рядом армейский автобус. Все заходят за мной в квартиру, офицер достает бумагу: "Вот директива Генерального штаба, подписанная маршалом Куликовым. Вы призываетесь в ряды Вооруженных сил Советского Союза". И на всякий случай добавляет: "Если станете сопротивляться, наденем наручники".
Понимаю, что спорить с ними не стоит — настроены серьезно. Пошел другим путем. Сказал майору: "Да, согласен. Но дайте только попрощаться командой, никто же не знает, что со мной. Для вас один день что-то значит?". Офицер плечами пожал: да вроде ничего. "Ну и славно, — говорю — Вечером заеду на тренировку, а утром с вещами в вашем распоряжении".
— Такие были наивные майоры?
— Наверное, я был убедителен. Помчался на вокзал, сел в киевский поезд. Начальник спортивного клуба Киевского военного округа Виктор Константинович Пьяных был уже в курсе. Мне сразу же повесили на шею автомат — и я небритый, в джинсах и джинсовой рубашке принял присягу. Оформили надлежащим образом военный билет. Пьяных отвез меня на вокзал, и назавтра я был в Запорожье.
Возле дома дежурили уже человек десять. Тот майор весь белый: "Где ты пропадаешь, мы же договаривались!" Я изобразил удивление: "А какие, товарищ майор, ко мне вопросы? Какой еще призыв? Вот мой военный билет. Я уже в рядах славной Советской армии".
Вы никогда не видели, как у человека за буквально секунду зеленеет лицо? Вот мне довелось. Майор этот разве что в судорогах не забился. А я забрал документ и пошел домой.
Но через неделю в Запорожье приехал Валера Мельник, второй тренер ЦСКА. С двумя прапорщиками. Пьяных к тому времени с должности сняли, майора перевели служить в другое место. Ну а меня транспортировали в Москву. В купе как раз на четырех человек.
— В наручники не заковали?
— Хотели. Уж больно боялись, что по дороге сбегу. Но я их успокоил. Залез на верхнюю полку и уснул. Но они все равно на всякий случай бодрствовали всю ночь. Разговаривали, в карты играли. Хотя деваться мне было некуда. Против системы не пойдешь. Так два года в Москве и отыграл. И неплохо, кстати.
— Какой там был коллектив?
— Настоящая конюшня. Каждый сам за себя. Больше всего общался с Женей Чернышевым и Юрой Кидяевым. Мы с ними и по жизни долго шли, только после Крыма и Донбасса связи потерялись.
— В Москве можно было сделать хорошую карьеру. Квартира, потом военная пенсия...
— Тренер Юрий Иванович Предеха вручил мне ордер на квартиру в доме, где жили адмиралы и генералы, Слава Фетисов, те же Чернышев и Кидяев. Трехкомнатная на пятнадцатом этаже — хоромы…
Но вот ведь в чем было дело… Когда меня забирали в армию, ЗИИ был четвертым, в следующем году — десятым. Встал вопрос о сохранении места в высшей лиге. Однажды во время тура в Запорожье услышал от руководителей города, что, если не вернусь, гандбола в там не будет.
Когда Предеха узнал, что я все-таки возвращаюсь, он негодовал: "Ты идиот. Эту квартиру можно было обменять на половину твоего сраного Запорожья".
Ну, может, мой город — не самый выдающийся с точки зрения комфорта и архитектурных изысков. Но это мой город, там у меня болельщики и друзья. Тем более я дал им слово.
В Москве все другое. Там тебе что-то дают, но чувствуешь себя все равно в конюшне. А в Запорожье ректор нашего индустриального института Юрий Михайлович Потебня просто жил командой. Он знал, что творится у каждого в семье. Он эту команду родил и лелеял, как своего ребенка. Потом построил базу на Хортице — одну из лучших в Союзе. У какой еще команды был такой шеф? И я за квартиру и погоны и его, и всех своих продам?
— У вас большое сердце.
— Просто, если дал слово, то уже сдержу.
— Говорят, в сборной у вас было прозвище Беня. Откуда оно?
— От Бендеры.
— Вы были его приверженцем?
— О чем вы говорите? Но я же "западенец", моя Тернопольщина — этот запад Украины. Чертков стал советским городом только в 1939 году.
В сборной прозвища были у всех. Как правило, производные от фамилий: Макс, Каршак. У Володи Кравцова — по телосложению: Колобок. Юра Шевцов — Крюк. Но только не спрашивайте почему. Должны же быть здесь и какие-то секреты.
— То, что на московской Олимпиаде-80 вас нацеливали исключительно на золото, никакой не секрет.
— Других вариантов не было. Западные немцы не приехали, одним серьезным соперником меньше. Плюс родные стены.
— Говорят, в то время в Москве сумели построить коммунистический рай.
— Мы об этом только слышали, но свободного выхода в город не было. Зато на сборах при подготовке к Играм я столько раз в театрах побывал! Мы с Анпилоговым активничали — билеты куда хочешь. На Таганку, на Высоцкого? Какой спектакль хотите? В Большой театр на "Лебединое озеро"? Какой день лучше?
Выделяли автобус со специальным сопровождавшим. Он нас двоих привозил, мы смотрели спектакль, а потом он доставлял нас обратно в Новогорск.
— Театралов в сборной было только двое?
— У каждого были свои увлечения. Кому-то интереснее в кино или в цирк. А нас с Сашей привлекали театры и концертные залы. В другое время попасть в такие места было практически невозможно.
— В то время герб на форменном пиджаке был сродни пропуску "Проход всюду".
— Это точно, железнодорожные билеты брал без проблем, когда в кассе их не было. Что в Киеве, что в Москве. Тогда все действительно испытывали пиетет к тем, кто смог пробиться в сборную Советского Союза. Помогали во всем и с большим желанием.
— Вы с Анпилоговым неплохо подходили на роли крайних в случае неудачи. Мол, надо было меньше по театрам ходить!
— Евтушенко находил другие формулировки. По своей сути человек он довольно низменный. И, скажи он мне что-то подобное, то, поверьте, я нашелся бы, что ответить.
Если требовалось кого-то прижать, то он вспоминал о том, что к спорту отношения вообще не имело. Но не хочу много о нем говорить, чтобы вы не разочаровывались. Да и в моей памяти пусть останется не таким отрицательным персонажем, каким был на самом деле.
— Из-за чего вы проиграли финал Олимпиаду-80?
— Старая история. Снова уступили на старте — в этот раз румынам. И, чтобы попасть в финал, надо было выиграть пять мячей у югославов. Мы эту задачу выполнили на последних секундах. Благодаря Юре Кидяеву, ну, и конечно, Коле Томину, который наотбивал уйму семиметровых.
В финале мы попали на восточных немцев, которые в принципе были нашими клиентами. Разбуди нас в любое время в любом месте, могли бы выйти на площадку и вынести сборную ГДР с любым счетом.
Надо сказать, что тогда мы не жили в Олимпийской деревне. Евтушенко почему-то нас от нее оберегал. После первых двух дней усадил в автобус и перевез в Новогорск. Надо полагать, дабы не расслаблялись и не поддавались искушениям.
А теперь представьте наше состояние после победы над "югами". Оно стрессовое, не можем уснуть. Что делать? Собрались, сидели, вспоминали перипетии игры и легли только под утро, зная, что впереди у нас два обещанных Евтушенко выходных. Он сказал, что наутро не будет даже зарядки.
А сам примчался в из Москвы в восемь часов. Нас поднимают по тревоге — едет Пастухов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ. Евтушенко устраивает для него показательную тренировку — с нагрузкой, чтобы продемонстрировать, как отменно мы готовы. Бегаем с высунутыми языками. Предеха кричит: "Ты что творишь?!" Но Евтушенко в подобных ситуациях всегда чиновник — хорошие отношения с начальством превыше всего. Картинку для боссов Анатолий Николаевич всегда создавал умело.
Во второй выходной утром приезжает Тяжельников — в то время заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС. Мужик суровый. Собрал нас и провел та-а-акое собрание…
— Отцы встанут из могил?
— Встанут и пойдут. Брестская крепость, Сталинград, Курская дуга, Трептов-парк. Не отдать ни пяди! Мы слушаем, под нами стулья вибрируют, такой накал. Скажи сейчас нам — и мигом в автобус, не задумываясь. Зубами тех немцев рвать...
Сергей Кушнирюк. Часть 2. "В олимпийских чемпионах есть что-то неправильное"
